уже. Какой же он парень тебе, такой?
Замираю, когда ответ слышу. Деревенеют даже десна. Пульс как в дубовой коробке бьется. Ту, которой обычно гвоздями закалачивают — и в землю.
— Так Вася мне не парень, Мария Георгиевна, — смеется, — да и посмотрите, какой век на дворе. Ну что вы. Все хорошо будет!
— Ой Алиска. Мы ж тебе добра хотим. Плакать потом будешь. Давай я тебя с племянником своим познакомлю. Он механиком в рейсы ходит, серьезный парень, жену ищет. Ну давай. У этого же таких девочек, как ты, в каждом городе.
Даже если я оказался и «не парнем», механик в рейс следующий без яиц пойдет, если что. И члена тоже.
И каких девочек, епта? Откуда они это все берут. Я в жизни никогда ни с кем не встречался. Вообще. Никогда. Только с Алисой.
То есть, и с Алисой, оказалось, тоже не встречаюсь.
— Спасибо, — частит Алиса, — я знаю, что вы хорошие. Просто я Васю люблю, ну что здесь поделать. Не все в жизни просчитывать по выгоде нужно.
— Вот поэтому ты и незамужем, — пыхтит Мария Георгиевна.
Я на руки свои смотрю, а они расплываются. Словно я в разгаре мутационного процесса.
Любит? Но даже не парень?
Это что за выеб мозга.
Любит меня?
Она так просто это сказала, а мне даже… ни намека на такое. Мне только недавно стала шептать, что хочет меня, и то — сразу как отжарю ее по полной и сам контакты кардиолога ищу.
Как это, мать вашу, сочетается с «не парнем»?
Я кто тогда?
Раскат злости неизбежен. Ибо вспоминаю, как предупреждал Алису, что трахарем не буду.
Теперь становится наглядно очевидным, почему все говорят, что женщин понять невозможно.
Любит?
Это… как вообще.
Она, конечно, сразу замечает сдвиг в моем настроении, но не расспрашивает. Хорошо, так как я понятия не имею, что вывалю на стол тогда.
Возможно, отымею ее прямо на проспекте. Такой вариант возможен. Ну, чтобы все видели. Тогда «не парень» у многих ассоциироваться начнет с конкретным парнем, что бы там она не говорила.
К вечеру злость клубком собирается в жаровне над ребрами. Подхожу к избе накрученным. Оборвыша, когда вижу его лохматую голову возле калитки, едва не отпихиваю. Куда на ночь глядя идет?
— Принесешь в дом дурь, поедешь на Аляску рыбу чистить. Или кормить. Знаешь, где это?
— Знаю! И я не такой!
— Я тебе сказал. А ты думай.
Алиса уже ко сну приготовилась, и телефон читает. Целует меня сладко, а я как паразит цепляюсь и сосу. Медовую сладость всю.
И захлопываю все это на тысячи замков. Нужна вечность, чтобы все обдумать. Я не вывожу. Извилины не вывозят, и жаровная над ребрами тоже.
Глажу ее потом по бедру и говорю, что рано вставать и чтобы засыпала она. Она все понимает. Даже не мониторю реакцию, потому что тоже свой телефон читаю.
Иными словами, ссу смотреть.
Глубокой ночью как шизик просыпаюсь. Вбираю взглядом ее всю, перед тем как разбудить. Я сам не знаю, что происходит. Боюсь того, что сейчас будет.
Но это оказалось сильнее меня. Колдовство, диагноз такой. Все это ощущается, как самая грандиозная подстава в моей жизни, а у меня их бывало много.
У меня из груди что-то выпрыгивает.
Алиса растерянная и заторможенная, но не раздраженная.
Дай шавке кость. Достаточно того, что просто «не раздраженная». Настолько жалким себя ощущаю.
— Вася? Что случилось…
В трусах кружевных рукой шарю, быстро и четко. Она ластится на автомате. Пахнет как ягода с медом. Меня на это подсадила, как на стимулятор.
Пахнет настолько хорошо, что и вонь хлорки перекроет.
Заваливаюсь на нее и засаживаю со всей дури. Теряю что-либо человеческое. Меня пружинит и ломает, как в лихорадке. Я вонзаюсь и вонзаюсь в Алису, потому что выжить надо. Мне выжить надо. Я не знаю, что происходит.
Наваливаюсь сильнее, плечами всю ее спину сковываю. Лицо ко рту своему тяну. Она хнычет, и когда кусает меня за губы, я как зревюга реву и колошматю ее также, как меня внутри колошматит.
— Я же, — повторяю как в температурном беспамятстве. — Я же. Слишком. Это слишком. Иди ко мне. Ты — моя, я говорил? Я говорил. Надо было, когда тогда еще целовал. Надо было. Я же.
Она пытается спросить, что случилось, и почему-то спрашивает это у меня. Откуда мне знать. Откуда мне знать?
Откуда!
Просто шлюз открыли и выкинули меня во вселенную, между планетами. И я всегда говорил: я выплыву. Я выгрызу. Я выживу.
Но сейчас, наконец-то перевожу дух после обоюдного разлета и переворачиваю ее… И тогда она смотрит на меня проникновенно. Будто со своей стороны канат никогда не отпустит.
Но сейчас…
…. не знаю, кто этот «я».
Кто должен выплывать, выгрызать и выживать.
Потому что больше не уверен знаю ли, кто я.
Обнимаю его, но вширь или хотя бы по косой обхватить не получится.
Он на кровати сидит, смотрит перед собой. Отрешенно, как тогда после нашего вечера во фруктовом саду, когда раздел меня в номере и завис.
— Случилось что-то? Ты не заболел?
Лоб щупаю, и тот горячий. Но и все остальное тоже жаром отдает на ощупь.
Кулак сам не свой сегодня. Как бы выведать и понять.
— Я тебе кто? — вдруг отмирает и плечами ко мне разворачивается. Махина, а не мужчина.
— Как кто? — смеюсь. — Ты чего?
— Кто я тебе? — вспыхивает и злится. — Ты меня кем воспринимаешь?
Откуда это все взялось? Я рядом усаживаюсь, ноги свесив, но все равно еще обнять пытаюсь.
— Ты мне… партнер, наверно.
— Чего? — кривится он. — Что такое еще. Как партнер по ебле что ли?
Закипаю я-то закипаю, от похабщины, но виду не подаю. Что-то мне совсем его глаза не нравятся. Потерянные, болезненные. Будто реально гриппом захворал.
— Вася, напоминаю, что когда я тебя спросила тоже самое, ты отфутболил ответ и сказал, что после разговоров решим, кто ты мне. Потом ничего ты не решил.
Он смотрит в меня без реакции. Курить идти собирается через пару минут, только брюки натянув.
Со вздохом натягиваю безразмерную футболку и топаю за ним.
На дровах возле порослей Кулак меня на колено усаживает.
— Хочешь затяг? — сигарету протягивает.
— Давай один.
Возвращаю
